Мой муж бросил меня, потому что он орел, а я - серенькая птичка - перепелочка. Так и объявил. Я обиделась, потому что насчет перепелочки все было правдой. А на правду как раз и обижаются.
Я никогда не была яркой женщиной. Не носила черных платьев в красных розах, не хохотала зазывно, не пахла восточными мускусными духами - ах, нет, не Карменсита! И мужчины не окружали меня, не целовали ручку, не говорили восхитительных пошлых комплиментов, не подносили трепетного огонька к сигарете - да я и не курю.
Яркие женщины смущают меня, какие-то они неприличные. Вот, например, Аделина - зачем она рассказывает своему мужу, как к ней все пристают в трамвае, как прямо в маршрутном такси какой-то благородный старик в серебряных сединах предложил ей руку и сердце и подарил милый букетик ландышей. Вот они, эти ландыши, вот! Муж Аделины вспыхивает цыганской ревностью - и выбрасывает цветы в окно. Аделина хохочет и назавтра рассказывает всем в конторе, какой у нее "старый муж, грозный муж" - даже грозился ее зарезать, ага!
- А я бы вас, Линочка, не зарезал, я бы вас задушил... страстным голосом говорит практикант Сережа и вылезает из-за компьютера - целовать Аделине ручки.
А я краснею. Неужели никто не видит, как она лжет? И как это все ненатурально, вульгарно, вульгарно! И эти дикарские кофточки с золотыми пуговицами, и красные туфли на толстых ногах, фу!
Мои любимые цвета - приглушенные тона балтийской осени, охра, мягкий серый туман, болотный, немного сепии. Продуманная стрижка, обувь на классическом каблучке. легкий намек на французские духи и - сдержанность, сдержанность, только так! Вот муж от меня и ушел.
А я пошла в цирк, Не одна, конечно. Я вообще не люблю цирк - там стишком много блеска, грома. Крутится огромное пестрое колесо, лязгают в оркестре тарелки, все какое-то насильственное, преувеличенное - как смех Аделины.
Цирковая лошадь не по-лошадиному выбрасывает в сторону копыта, на ней наездница крутит нечеловеческое сальто. На голове лошади подрагивает султан из крашеных перьев, на хорошенькой головке наездницы - тоже. И обе - в блестках, стразах, кружевах и атласе. Нет, это зрелище не для интеллигентной женщины.
Но внук! Димочка! Да, я уже три года как бабушка. Замуж я выскочила в восемнадцать, а в тридцать семь дочка преподнесла мне внука. Единственное, что меня утешает, это то, что мой муж, нет, мой бывший муж, этот орел, любитель павлиньих перьев, как ни крути - дедушка! Ну и, конечно, сам Димочка, ангел! Ангел с игрушечным автоматом (дикий треск, трассирующие световые брызги), но ангел все равно. Разве можно отказать ангелу?
"В цирк, Балена, в цирк!" И Балена (такое нездешнее имя - просто производное от "баба Лена") покорно покупает билеты в первый ("В самый-самый первый, Балена!") ряд. В центре.
Я надела свой лучший костюм - нежно-палевый, джерси, юбка до середины колена, повязала вокруг шеи легкий шелковый платочек и решительно подчеркнула губы необычно яркой для себя помадой - надо же как-то соответствовать этому балагану.
В цирке все было, как в цирке. Зрители нарядились так же пестро и ярко, как циркачи. Эквилибристка мощными ногами подбрасывала толстенького - бревнышком карлика; беленькая собачка деловито бежала по красному барьеру с жокеем-обезьянкой на спине; силач ворочал гирями и отчетливо пах потом (нет, первый ряд - не для меня, особенно в цирке).
Димочка повизгивал от удовольствия, хохотал и хлопал в ладоши, оглядываясь на свою Балену с благодарной улыбкой, и я больше смотрела на него, чем на арену. Особенно внука восхищал клоун - традиционно рыжий, с неимоверно начесанными вихрами, нос-помидорина и нелепые башмаки. Его выступлениями перемежались все номера - ах, да; "Весь вечер на арене Степан Веснушкин!".
Коронная шутка Веснушкина была проста и действенна - с него все время сваливались штаны, Под штанами обнаруживались трусы то розовые, в голубой цветочек, то фиолетовые, в "тюремную" полосочку и длиной, примерно, как моя юбка, - до середины колена. Клоун приставал с клизмой к лошади; ловил и никак не мог поймать дрессированную собачку которая якобы его укусила; с чудовищными гримасами жонглировал надувной гирей, передразнивая силача за его спиной.
Димочка был счастлив. Он просто влюбился в рыжего Степана. Тот казался моему ангелу властелином арены, больше - царем самой жизни, непревзойдённым чудом и образцом для подражания.
Все-таки внучек весь в деда пошел - такая же тяга к броскому, яркому и полная нечувствительность к эстетике сдержанности. То-то дед его обожает и вечно, потакая неразвитому детскому вкусу, таскает на грубые простонародные гулянья, позволяя тоннами поглощать сахарную вату и потом до тошноты кружиться на каруселях. Домой с этих гуляний внук приносит безобразные поролоновые уши на резинке и пластмассовые дудки, в которые потом дудит до полного изнеможения всех домашних.
Я не желаю проигрывать в борьбе за нежное детское сердце, поэтому сижу в цирке, смотрю попеременно то на рыжего, то на Димочку. Приятно осознавать, что мне, как минимум, благодарны сейчас три человека: внук, дочь (она получила возможность спокойно подготовиться к лекциям в своей Академии управления) и зять (никто не помешает ему растянуться на диване с томиком издательства "Амфора" в руках). Дочь больше похожа на меня, и, слава Богу, ее супруг в состоянии оценить вкус и тон, присущий женской ветви нашего семейства.
Мысли о Дарьином замужестве, о том, не ждет ли ее в отдаленном или не очень отдаленном будущем такой же сюрприз от пока что верного супруга (нет, Антон слишком флегматичен!), отвлекли меня от арены. А там опять кривлялся клоун. Он решил поупражняться в танцах и в первом же па незатейливого, но очень громкого фокстрота в который раз потерял штаны. Трусы на этот раз были желтые, в красный горошек.
Клоуна это нисколько не смутило. Он переступил через упавшие брюки и, расставив руки, словно при ловле кур, стал приближаться к первому ряду, высматривая себе жертву. Да! Да! Ему нужна была партнерша для танца. Глаза его блуждали по лицам и костюмам, и все они сливались для него в одно яркое, но расплывчатое пятно. То есть я понимаю, почему он выбрал меня. На этом многоцветном фоне я была островком покоя - и клоун, загребая ногами, поплыл на этот островок.
- Медам! - он поклонился мне до опилок арены. Медам! Я приглашяю вас на тюр вяльса!
Бедный Веснушкин коверкал слова и пищал, как резиновый зайчик, который был у Димочки в детстве. Рыжий честно отрабатывал свои гонорары. Но я вовсе не собиралась идти у него на поводу и служить посмешищем для публики.
- Нет, нет, нет! Только не я! - никогда в жизни у меня не было таких выразительных жестов, такого решительного "нет".
- Медам! Я вас прошю! Нет, я вас умоляю, медам!
- Я не танцую с мужчинами в трусах! - сказала, как отрезала.
Но Веснушкина просто так не отрежешь.
- Медам! Неужели мои искренние слезы не тронут вас! - и он пробежался вокруг арены, проливая типичные клоунские слезы фонтаном. Публика хохотала и отряхивалась.
Вновь приблизившись ко мне, Степан заткнул свой фонтан. Да уж, не поздоровилось бы ему, облей он болванскими слезами серьезный палевый костюм! Такая чуткость меня отчасти тронула, но только отчасти.
- Ладно уж, - смягчилась я, - вот, потанцуйте с Димочкой.
Димочка вскочил, готовый дотанцевать со своим кумиром до края света и обратно.
- Нет, нет, с мужчинами я не танцую! - "вернул" мне мою фразу клоун.
Я продолжала отпираться. Он продолжал упрашивать. Сцена неприятно затягивалась. Публика аплодировала мне, подбадривая, но аплодисменты становились все более вялыми. Клоун посмотрел на меня умоляющими глазами пожилого измученного человека и вдруг опустился на колени.
- Балена! Иди, немедленно иди танцевать! - изнемогал от сочувствия к Веснушкину Димочка.
Чужого дядю, клоуна, ему жаль, а то, что родной ему человек будет навеки опозорен, - это все пустяки, семечки, пластмассовые дудки.
Клоун на коленях, просьба внука и, главное, тягостное ощущение неловкости за все происходящее вытолкнули меня на арену. Коварный коверный ухватил меня за талию - и тут умеренный фокстрот сменился мелодией какой-то невероятно разухабистой полечки.
Чудовищными прыжками пронеслись мы по кругу. Никогда не думала, что буду иметь повод произнести "мы", связывая в одно целое себя и клоуна! Позор! Позор! Не помню, как этот негодяй опустил меня на место, как сунул в руки кошмарный бумажный букет - я обреченно его приняла, и букет, разумеется, взорвался в моих руках, обсыпав меня мелкой золотой пудрой.
Димочка кис от смеха. Я чуть было на него не обиделась. Но подумала и не обиделась даже на клоуна. У него ведь такая работа. Утешаясь своей способностью понять другого человека, я расслабилась, ведь во второй-то раз, думала, Веснушкин точно на меня не покусится. В антракте я купила внуку мороженое и покорно встала в очередь: фотографироваться все с тем же рыжим Степой. В перерыве он подрабатывал еще и фотомоделью.
- Медам! Вы - и в очередь? Медам - прошю! Вы покорили мое сэрдце!
Димочка горделиво оглядывался: все ли видят, как он отмечен самим коверным? Гуляющая публика оглядывалась и смеялась. Я, кажется, залилась краской. Чаша моего позора была переполнена.
Это я так думала, что переполнена.
Второе отделение начинал фокусник. В воздухе летали ленты и цветы, узлы на утомительно разноцветных платках завязывались и развязывались сами собой, на зеркальном столике маялась говорящая голова. Наконец настал черед волшебной шляпы. Фокусник заталкивал туда живую курицу. Курица возмущенно квохтала - и вдруг затихла, потому что исчезла.
- Уважаемая публика! Прошу убедиться! Наши чудеса - настоящие! Есть желающие убедиться?
Желающих убедиться было более чем достаточно. Но окаянный фокусник остановил свой взгляд именно на мне. Что было делать? Опять отнекиваться? Я уже понимала, что в цирке этот фокус не пройдет.
И я, уже узнаваемая публикой, вышла на арену, сопровождаемая смехом и аплодисментами, и, кажется, уже не краснела и даже - позор, позор! - раскланивалась. Потом, покорная понуждению циркового чародея, поддернула рукав своего изысканного костюмчика и запустила руку в шляпу. Что я вынула оттуда? Ну, конечно, очередной бумажный букет. Опять взрыв, опять золотая пудра. Мне было уже все равно.
Не все равно было Димочке. В момент моего возвращения к позорному столбу - тому самому месту в центре первого ряда - он восхищался мной, может быть даже
больше, чем самим Степаном Веснушкиным. Это позолотило мне пилюлю позора, а лицо и костюмчик и так уже были позолочены золотой пудрой. Да, теперь я знала, что такое позор - быть выставленной на всеобщее обозрение. И не иметь возможности заявить, что я не имею к этому низкопробному зрелищу никакого отношения,
Практически отрешившись от происходящего на арене, я пребывала на своем месте хладная и безжизненная, как безголовый минтай в рыбном отделе нашего гастронома. Но расслабляться было еще не время. Шпрехтшталмейстер объявил коронный номер: "На арене - укротитель змей!" Они были ужасны! Даже не змеи, не полозы, удавы и анаконды. Сам укротитель (тощий, обтянутый чешуйчатым трико, псевдоиндус) и его ассистентка, прикрытая крошечными тряпочками, фосфоресцирующими в лучах прожекторов, - как они были ужасны! Претенциозный декаданс, все та же пошлость, замешанная на дешевой мистике, - о ужас, ужас, ужас!
Димочка отдался этому сладкому для него ужасу совершенно. Он вцепился в мою руку, и я вышла из своего транса, ответив ему успокаивающим пожатием: "Все будет хорошо. Пока твоя Балена с тобой - все будет хорошо". И с ним все было хорошо. А со мной плохо. Потому что укротителю тоже понадобился человек из публики.
Это опять была я. Я! Которая никогда не была человеком из публики. И сознавала это как свое величайшее достоинство. Может быть, единственное.
И укротитель вытащил меня на арену, и надел мне на шею тяжелого и холодного, словно металлического, удава, и тот поцеловал меня в губы, и я улыбнулась, и нас с удавом сфотографировал (успех! успех!) Навричевский - самый популярный корреспондент местной газеты.
Я надеялась отдохнуть дома, у дочери. У нее такой выдержанный дизайн, строгий и спокойный. И она, конечно, заварит мне чаю с мелиссой - от нервов. Может быть, даже пустырника выпить?
Но в прихожей болталась наглая молодежная куртка с заклепками и бахромой. Мой бывший! Это его "клевый прикид"! В смысле, все мальчиком прикидывается. Вьюноша. Пришел расспросить внука о впечатлениях.
Внук обрушил впечатления с порога: "Дедушка! А наша бабушка лучше всех! Она - самая-самая! Перед ней клоун на коленях стоял! А удав поцеловал прямо в губы!" Бывший застыл на месте, как поцелованный удавом.
В утренних газетах на странице культуры были помещены мои фотографии с удавом разной степени четкости. В нашей конторе читают страницы культуры. Позор продолжался. Я открыла шкаф и извлекла оттуда красный пиджак, подаренный мне мужем в те незапамятные времена, когда он еще верил, что я могу стать яркой женщиной.
- Елена Анатольевна! Вы ли это? - коллеги опешили. Аделина закусила губу.
- Надо же! В тихом болоте... Вот, пишут, вы вчера целовались с удавом?
- И не только с удавом... - в меру загадочно ответила я.
- Если вы такая яркая женщина, - не сдавалась Аделина, - отчего же вас тогда муж оставил?
- Нет, не оставил. Я просто отдала его людям, - произнесла я с интонацией графинечки, приказывающей снести в людскую неудавшийся жюльен.
Практикант Сереженька поощрительно хохотнул и стал выбираться из-за компьютера - целовать мне ручки.
Наталья Хаткина, (с)Натаьи
Свежие комментарии