Я вот думаю, какой мне сейчас нужен мужчина. Вот чтобы идеальный прямо, чтобы все было – в десяточку, без претензий и оговорок. Чтобы только для меня, подходил – как шарик в лузу.
Значит, так. Звоню ему, что вот, есть у меня полтора часа между делами, и чтобы он срочно ко мне, все отменил и примчался. Куда? Да хоть на дачу, в квартиру, в машину, в кафе, куда скажут. Примчался, уже готовый, пылая страстью, хотел, изнемогал, примчался по первому звонку. А я?
А я, в чем застала меня жизнь, без салонов этих, взлохмаченная, непричесанная, в мятом платье своем любимом льняном, ему - ну, давай быстро! Быстро, времени совсем чуть-чуть, завал, надо успеть, а то все некогда, освободилось полтора часа, надо успеть.
А то когда ж?
Без прелюдий там всяких, ладно?
Уже все, уже проехали. Уже все понятно у нас.
И он. Спокойно, точными движениями – их, этих движений – два-три, не больше, без суеты и лишних дерганий. Спокойно, неторопливо, нажал на точки в пояснице и на копчик – раз, бедра сразу навыворот, ноги в третьей позиции, чай, не зря балет, йога и гимнастика. И на лопаточки, обязательно надавить на лопаточки, чтобы сразу это напряжение дневное, все эти мысли-стрессы-вся это бытовая мутотень отлетела и прорезались крылышки, которые очень нужны для полета в космос, для сидения по облакам, очень надо, чтобы полетать.
О, вот лопаточки расправились, вдох-выдох, он берет тебя за шею – только за шею! Не надо больше ни за что хвататься: шея – то что надо, сзади, это же позвоночный столб, как круп у лошади – надо держать спокойно за шею, и тогда все будет попадать в точку, куда надо, и не соскользнешь, и с ритма не собьешься, и все будет то, что надо, все, как доктор прописал.
И смотреть. Глаза в глаза. И только ради Бога, молчать. Не говорить ничего. Ни причитать, ни всякие нежности, все это лишнее. Все – там, в зрачках. Там все сказано. Все тексты – там, кто знает – тот все прочтет. И вот уже все взорвалось. Там, в зрачках – все. И Этна, и Фудзияма, и Помпеи, все там, все миры, полеты и падения. Все.
Потом молча уходишь. Главное – не прощаясь, не надо этого вот: «Спасибо, мне было хорошо», или прочую муть. Молча. Только молча.
И не надо ни мыться, ни прибираться, пусть все – и пот, и все эти жидкости, пусть все остается в себе, это же драгоценное миро, это же прана, это соки жизни, смывать его – грех, грех большой.
Пусть все остается в тебе. И запахи, и складочки, пусть.
И ты будешь улыбаться прохожим потусторонней улыбкой, и сводить с ума своим блаженством.
И эти взрывы в зрачках будут читаться прямым текстом, и все будут тупиться и прятать взгляды. От твоего счастья, невыносимого бесстыдства, полета плоти и духа, флера твоих оргазмов, всем будет не по себе, их будет отбрасывать от тебя, ибо не может человек выносить такого. Нет.
А потом будет недельный отходняк.
К вечеру ты не сможешь ни стоять, ни ходить, ни сидеть, все будет болеть невыносимо. И пустота внутри, все будет все звенеть и дрожать, эта внутренняя дрожь бьет тебя пулеметной очередью, и ты засыпаешь в гостях у подруги, падаешь лицом в тарелку, ибо эта немочь, это бессилие, это полное опустошение - ты даже голову не сможешь держать. Сидишь, и начинаешь валиться вбок – все.
Приплыли.
А подруга опытная, она умная, все понимает, прикроет тебя пледом, и молча нальет супчика, и ты все выпиваешь – ибо нет сил держать ложку, рука дрожит, и с ложки все выливается, ты все выпиваешь и опять отрубаешься. Без сил.
И не надо больше звонить. Не надо спрашивать: ни как дела, ни про следующий раз, ни было ли тебе хорошо. Не надо. Ради Бога.
Нет.
Сиди там и жди. Придет время, и я сама позвоню. С аэропорта, с острова, с другого континента, я почувствую , где ты, шестым чувством, почую твой запах, я сама тебе наберу и скажу: вот, есть свободных полдня, как раз мы успеем там-то и там-то, ключ у портье, под ковриком, дверь все равно открыта, я подопру зонтиком, если что, да сам все знаешь, слова излишни, давно уже излишни, и зачем они только придуманы, эти слова.
Если самое главное – это молчание.
Вдвоем.
Лариса Штейнман
Значит, так. Звоню ему, что вот, есть у меня полтора часа между делами, и чтобы он срочно ко мне, все отменил и примчался. Куда? Да хоть на дачу, в квартиру, в машину, в кафе, куда скажут. Примчался, уже готовый, пылая страстью, хотел, изнемогал, примчался по первому звонку. А я?
А я, в чем застала меня жизнь, без салонов этих, взлохмаченная, непричесанная, в мятом платье своем любимом льняном, ему - ну, давай быстро! Быстро, времени совсем чуть-чуть, завал, надо успеть, а то все некогда, освободилось полтора часа, надо успеть.
А то когда ж?
Без прелюдий там всяких, ладно?
Уже все, уже проехали. Уже все понятно у нас.
И он. Спокойно, точными движениями – их, этих движений – два-три, не больше, без суеты и лишних дерганий. Спокойно, неторопливо, нажал на точки в пояснице и на копчик – раз, бедра сразу навыворот, ноги в третьей позиции, чай, не зря балет, йога и гимнастика. И на лопаточки, обязательно надавить на лопаточки, чтобы сразу это напряжение дневное, все эти мысли-стрессы-вся это бытовая мутотень отлетела и прорезались крылышки, которые очень нужны для полета в космос, для сидения по облакам, очень надо, чтобы полетать.
О, вот лопаточки расправились, вдох-выдох, он берет тебя за шею – только за шею! Не надо больше ни за что хвататься: шея – то что надо, сзади, это же позвоночный столб, как круп у лошади – надо держать спокойно за шею, и тогда все будет попадать в точку, куда надо, и не соскользнешь, и с ритма не собьешься, и все будет то, что надо, все, как доктор прописал.
И смотреть. Глаза в глаза. И только ради Бога, молчать. Не говорить ничего. Ни причитать, ни всякие нежности, все это лишнее. Все – там, в зрачках. Там все сказано. Все тексты – там, кто знает – тот все прочтет. И вот уже все взорвалось. Там, в зрачках – все. И Этна, и Фудзияма, и Помпеи, все там, все миры, полеты и падения. Все.
Потом молча уходишь. Главное – не прощаясь, не надо этого вот: «Спасибо, мне было хорошо», или прочую муть. Молча. Только молча.
И не надо ни мыться, ни прибираться, пусть все – и пот, и все эти жидкости, пусть все остается в себе, это же драгоценное миро, это же прана, это соки жизни, смывать его – грех, грех большой.
Пусть все остается в тебе. И запахи, и складочки, пусть.
И ты будешь улыбаться прохожим потусторонней улыбкой, и сводить с ума своим блаженством.
И эти взрывы в зрачках будут читаться прямым текстом, и все будут тупиться и прятать взгляды. От твоего счастья, невыносимого бесстыдства, полета плоти и духа, флера твоих оргазмов, всем будет не по себе, их будет отбрасывать от тебя, ибо не может человек выносить такого. Нет.
А потом будет недельный отходняк.
К вечеру ты не сможешь ни стоять, ни ходить, ни сидеть, все будет болеть невыносимо. И пустота внутри, все будет все звенеть и дрожать, эта внутренняя дрожь бьет тебя пулеметной очередью, и ты засыпаешь в гостях у подруги, падаешь лицом в тарелку, ибо эта немочь, это бессилие, это полное опустошение - ты даже голову не сможешь держать. Сидишь, и начинаешь валиться вбок – все.
Приплыли.
А подруга опытная, она умная, все понимает, прикроет тебя пледом, и молча нальет супчика, и ты все выпиваешь
И не надо больше звонить. Не надо спрашивать: ни как дела, ни про следующий раз, ни было ли тебе хорошо. Не надо. Ради Бога.
Нет.
Сиди там и жди. Придет время, и я сама позвоню. С аэропорта, с острова, с другого континента, я почувствую , где ты, шестым чувством, почую твой запах, я сама тебе наберу и скажу: вот, есть свободных полдня, как раз мы успеем там-то и там-то, ключ у портье, под ковриком, дверь все равно открыта, я подопру зонтиком, если что, да сам все знаешь, слова излишни, давно уже излишни, и зачем они только придуманы, эти слова.
Если самое главное – это молчание.
Вдвоем.
Лариса Штейнман
Свежие комментарии